Важные мысли:
Мать, которая вслух признается, что из-за отсутствия опыта любви в детстве при всем старании не может любить собственного ребенка, наверняка услышит упреки в безнравственности.
Усталость, характерная для депрессии, дает о себе знать каждый раз, когда мы подавляем сильные эмоции, когда недооцениваем память тела и не обращаем на нее внимание.
Почему большинство людей, включая специалистов, предпочитает верить в силу лекарств, вместо того чтобы довериться организму? Ведь он точно знает, чего нам не хватает, что нам нужно, что мы плохо переносим, на что у нас аллергия. И все же многие люди находят утешение в лекарствах, наркотиках или алкоголе, что лишь преграждает путь к истине. Почему? Потому что познавать истину больно, и это не подлежит сомнению. Но не стоит забывать, что боль временна, и она легко переносится при грамотном сопровождении.
Жесткое воспитание негативно влияет на ощущение того, кто мы есть на самом деле, что мы чувствуем и что нам нужно, или даже полностью уничтожает наши ощущения.
У матери случались вспышки гнева, но она была не способна проанализировать их или подвергнуть сомнению свои эмоции. Поскольку она с детства была фрустрирована и недовольна, она постоянно в чем-то обвиняла меня. Если я сопротивлялась несправедливости и пыталась доказать ей свою невиновность, она понимала это как нападки, которые часто очень жестоко пресекала. Она путала эмоции и факты. Если она чувствовала , что я нападаю на нее со своими объяснениями, то была уверена, что так и есть на самом деле. Помочь понять, что ее чувства не имеют ничего общего с моим поведением, ей могла бы способность к рефлексии. Но я ни разу не заметила, чтобы она о чем-то сожалела, она всегда вела себя как «право имеющая». Так, в тоталитарном режиме, я провела свое детство.
До тех пор пока правда не признана, а подлинные чувства по отношению к родителям игнорируются, тело не избавится от симптомов.
До сих пор нередко утверждают, что дети, которых били, не пострадали, и многие ставят в доказательство тому собственную жизнь. В это можно верить до тех пор, пока связь между болезнями во взрослой жизни и ударами, полученными в детстве, скрыта.
Более чем два десятилетия назад в книге «Не замечай» я упоминала историю Вирджинии Вулф – над ней и ее сестрой Ванессой в детстве совершили сексуальное насилие два сводных брата. Согласно Луизе Де Сальво, в своих дневниках, охватывающих двадцать четыре тома, писательница постоянно возвращается к тому ужасному времени, когда она не смела доверить детскую историю родителям, потому что не рассчитывала на их поддержку. Всю жизнь писательница страдала от депрессий и все же находила силы работать над литературными произведениями, надеясь таким образом выразить себя и наконец преодолеть страшные травмы детства. Но в 1941 году депрессия победила, и Вирджиния Вулф утопилась.
В исследовании Луизы Де Сальво рассказывается, как Вирджиния Вулф, прочитав работы Фрейда, начала сомневаться в подлинности собственных воспоминаний. Однако незадолго до этого она описала их в автобиографических очерках, а также об изнасиловании в детстве сводными братьями знала ее сестра Ванесса. Де Сальво пишет, что отныне Вирджиния рассматривала человеческое поведение уже не как логическое следствие детских переживаний – так было раньше, а как результат инстинктов, фантазий и желаний по Фрейду. Работы психоаналитика ввергли Вирджинию Вулф в полное замешательство: с одной стороны, она точно знала, что произошло, с другой, желала, как почти каждая жертва сексуального насилия, чтобы это не было правдой. В конце концов, она с радостью приняла теории Фрейда и пожертвовала ради этого отрицания собственной памятью. Она начала идеализировать своих родителей, изображать всю свою семью в очень положительном свете, чего раньше никогда не делала. Признав Фрейда правым, она стала неуверенной, растерянной и с тех пор считала себя сумасшедшей. Де Сальво пишет:
«Я твердо верю, что из-за этого она окончательно решила покончить с собой, и этот тезис можно доказать… На мой взгляд, из-за Фрейда Вирджиния лишилась оснований причинно-следственных отношений, которые она пыталась выявить, так что она вынуждена была отказаться от собственных объяснений депрессии и душевного состояния. Она предполагала, что ее состояние можно объяснить переживанием инцеста в детстве. Но согласно Фрейду, она должна была рассмотреть другие варианты: что ее воспоминания были искажены или вообще ложны, что они были скорее проекцией ее желаний, а не реальностью, что происшествие было само по себе продуктом ее воображения».
Возможно, самоубийства удалось бы избежать, если бы у Вирджинии Вулф был знающий свидетель, с которым она могла бы поделиться своими чувствами по поводу столь рано постигшей ее жестокости. Но никого не было рядом, и она посчитала Фрейда экспертом. Писательница обманула себя, его сочинения сбили ее с толку, она была готова скорее разочароваться в себе, чем в великом отцовском образе Зигмунда Фрейда, который представлял тогда масштаб ценностей общества.
Насколько сильным бывает давление общества, каждый может почувствовать сам. Если кто-то во взрослом возрасте осознает жестокость матери и говорит об этом открыто, он услышит от всех, даже от психолога: «Но ей тоже было тяжело, она так много сделала для тебя. Ты не должен осуждать ее, представлять все в черно-белом цвете, оценивать ее однобоко. Идеальных родителей не существует» и т.д. Такое чувство, что те, кто приводят подобные аргументы, защищают собственных матерей, на которых никто и не нападает – человек говорит лишь о своей матери.
«Во время моего последнего визита в книжный магазин одна продавщица рассказала о телепередаче про жестокое обращение с детьми. Там были показаны случаи крайней жестокости, например, мать с синдромом Мюнхгаузена, которая работала медсестрой, во время посещения врачей со своими детьми выдавала себя за любящую и заботливую родительницу, но дома с помощью медикаментов вызывала болезни у своих детей, от которых они в конечном итоге умирали, а сама мать долго оставалась вне подозрений. Моя собеседница была возмущена тем, что даже эксперты при обсуждении проблемы ни слова не сказали о том, откуда берутся такие матери. Как будто это было приговором божьим. «Почему они не сказали правду? – спросила меня эта женщина. – Почему эксперты не сказали, что с этими матерями когда-то жестоко обращались и они повторяют то же самое?» Я ответила: «Эксперты сказали бы, если бы знали, но, по-видимому, они не знают». «Как это возможно, – недоумевала женщина, – ведь я знаю, а я даже не эксперт? Достаточно прочитать несколько книг.
Даже в книгах о терапевтической самопомощи и в обширной литературе о терапевтическом сопровождении едва ли можно найти проявления безусловной солидарности ребенку. Читателю советуют выйти из роли жертвы, никого не обвинять в своей покалеченной жизни, стать верным себе, чтобы обрести свободу от прошлого и все же оставаться в хороших отношениях с родителями. Я вижу в этих советах противоречия «черной» педагогики и традиционной морали. Кроме того, я вижу опасность в том, что замученного ребенка так и оставят в его смятении и с предъявленными ему требованиями морали, из-за чего он может не повзрослеть всю свою жизнь.
Двадцатипятилетняя женщина по имени Паула, страдавшая от аллергии, пишет, что ее дядя сексуально домогался ее в детстве каждый раз, когда приезжал в гости, и беззастенчиво дотрагивался до ее груди в присутствии членов семьи. В то же время именно он был единственным человеком, который обращал внимание на ребенка и общался с ней. Никто не защищал девочку, а если она жаловалась родителям, они советовали ей не позволять дяде это делать. Родители не защищали дочь, но возлагали на нее ответственность. Когда женщина написала мне, ее дядя страдал от рака, и Паула не хотела навещать его, потому что злилась на старика. Однако ее психолог считала, что позже наступит сожаление о таком поведении, женщине не стоит расстраивать семью. Послушав психолога, Паула пошла к дяде, подавляя подлинное чувство возмущения. Вскоре после его смерти воспоминания о домогательствах приобрели совершенно иную форму: теперь она даже чувствовала любовь к покойному родственнику. Терапевт была довольна послушной пациенткой, да и собой тоже, любовь якобы исцелила Паулу от ненависти и от аллергии. Как вдруг у женщины развилась сильная астма, ее мучила одышка, и она никак не могла понять почему. Паула чувствовала себя чистой, ведь она смогла простить дядю и ни за что на него не обижалась. Так за что же ей это наказание? Именно наказанием за прежний гнев и возмущение она сочла вспышку болезни. Чуть позже она прочла мою книгу и написала мне письмо. Астма исчезла, как только она смогла отказаться от «любви» к дяде. Это пример покорности, а не любви.
Привязанность к родителям, которую я пытаюсь описать, – это привязанность к творящим насилие, мешающая нам помочь себе. Неудовлетворенные естественные детские потребности мы позже переносим на терапевтов, партнеров и собственных детей.
Существует целый ряд советов, направленных на то, чтобы помочь человеку восстановить самооценку. Но эти советы не содержат в себе инструкций о том, как снять блоки. Я считаю, что человек, который не может себя ценить, не может себя уважать, не может позволить себе свое творчество, делает это не добровольно. Его блоки – лишь результат истории, которую он должен узнать со всеми подробностями, прожить эмоционально, чтобы понять, как он стал таким, какой он есть. Если он понял это, потому что смог почувствовать, он больше не нуждается в советах. В помощь ему знающий свидетель, который сможет вместе с ним пойти по пути к правде, с которым человек позволит себе то, чего всегда желал, но в чем всегда отказывал: доверие, уважение и любовь к себе. Безусловно, ему стоит попрощаться с надеждой, что родители когда-нибудь дадут своему ребенку то, чего они лишили его в детстве.
Вот почему до сих пор мало кто идет по этому пути и многие довольствуются советами психологов или позволяют религиозным представлениям препятствовать открытию их правды. Я назвала страх решающим фактором, но вместе с тем считаю, что он уменьшится, если признание фактов жестокого обращения с детьми перестанет быть табу в обществе. До сих пор жертвы жестокого обращения отрицали правду именно из-за детского страха, способствуя ее полному сокрытию. Но если бывшие жертвы начнут рассказывать о том, что с ними было, терапевты тоже будут вынуждены признать реальность событий.
Люди, которым в детстве позволяли испытывать любовь и понимание, не будут иметь проблем со своей правдой. Они беспрепятственно развивали свои способности, и их детям от этого хорошо. Как много таких людей, я не знаю. Знаю только, что битье как средство воспитания по-прежнему рекомендуют в Соединенных Штатах – образце демократии и прогрессивности, а в двадцати двух штатах все еще позволяют бить школьников, все яростнее защищая это «право» родителей и воспитателей. Учить детей демократии с помощью насилия – абсурд. Вот почему я делаю вывод, что в мире не так уж и много людей, кто не испытал бы на себе насильственную форму воспитания.
Процесс освобождения, путь от ребенка к взрослому происходит именно внутри его. Иногда разрыв отношений необходим, чтобы справедливость к собственным потребностям стала возможной. Поддерживать контакт имеет смысл только в том случае, когда человек прояснил для себя, что он способен выносить, а что нет, когда не только узнал, что с ним происходило в детстве, но и смог оценить, насколько ему это навредило, какие последствия это для него имело.
Я не утверждаю, что не следует прощать родителей, если они осознали свои проступки и попросили прощения за это. Такое тоже может произойти, если они почувствуют и поймут боль, которую причинили собственному ребенку.
Когда мы научимся жить с нашими чувствами, а не бороться с ними, мы увидим в сигналах тела не угрозу, а указания на нашу историю, которые призваны помочь нам.
